Отзыв на дораму Доктор-чужестранец

Одна из самых сильных сцен в "Докторе-чужестранце" - это разговор Хуна с отцом после пятилетней разлуки и работы молодого человека в исследовательском центре, где ни много, ни мало, ставятся опыты над живыми людьми. Протест Хуна и его нежелание работать в таком месте ясны и даже ярки не только потому, что нам ранее показали, с какой мудростью его талантливый отец воспитывает в нём настоящего целителя. Хун - идеалист. "Я никогда не соглашался работать в этом месте," - это его решительные слова в ответ на ввергающее в ужас: "Если ты пришёл сюда, тебе уже никогда отсюда не выбраться. Ты видел, что случается с теми, кто решился на это...". 
 

Видел. Парнишку расстреляли прямо у него на глазах после того, как солдаты буквально втащили его во двор крепости. Но Хун не трус. Он не просто выжил в этом месте, он заставил с собой считаться. Нуждаться в его таланте. С налетом безумия начал смеяться прямо в лицо - в такие мгновения он кажется сумасшедшим. И только в этой перевернувшей мой мир с ног на голову исповеди показал, сколько боли прятал за этой нахальной улыбкой...

  - Что, если я проведу пересадку?

Хун бросает этот профессионально-сухой вопрос после того, как изучавший рентгеновские снимки отец, не зная, о ком речь, сказал, что надежды мало - словно вынес приговор. И может, поэтому в его голосе слышится осуждение, когда он отвечает сыну:

  - Тогда мужчина умрёт.

  - Я могу её спасти...

Хун не раздумывает, он едва ли не бросается к двери, приняв решение, - пока отец не останавливает его очевидным:

  - Нельзя! Это не то, что делает врач.

  - А что тогда делает врач?

В этом вопросе почти раздражение. И боль. И мучительный поиск - потому что после всего, что нам показали, только в этот миг начинаешь задумываться, каково было этому врачу-идеалисту находиться в месте, где жизнь вверенного ему человека - ничто.

  - Ты спрашиваешь, потому что сам не знаешь? - на лице отца Хуна удивление, почти шок: неужели сын забыл всё, чему он его учил?

Нет. Не забыл. Причина в том, что как раз помнил слишком хорошо.

  - Вы знаете, чем я занимался последние пять лет?.. Я много раз вскрывал грудные клетки здоровых людей. Я делал трансплантации, прекрасно зная, что органы будут отторгнуты, я вставил бесчисленное количество трансплантатов, зная, что они несовместимы с организмом. Что я за врач такой, если люди один за другим умирают у меня на столе?.. В чем же тогда моя работа, отец?
 

Этот монолог, полный какого-то животного страха - который ощущается где-то очень глубоко, на уровне подсознания; эти быстрые слова, роняемые дрожащим голосом человека, которого ломали долго и методично; это признание, дышащее неотвратимым, медленным осознанием сотворенного преступления, признание без веры в прощение, отчаянно брошенное вслед за осколками разбитых надежд, - это просто начало истерики. Взрыва боли, которая копилась мучительных и долгих пять лет. Вот почему таким затишьем перед бурей звучит это сдержанное:

  - Вы говорили, что врачи не убивают?

  - Хун...

Но Хун уже не слышит слабой попытки его успокоить, он срывается на крик, который держал в себе, потому что никто не стал бы слушать. Потому что никто, кроме отца, не понял бы, сколько боли в пронзительном:

  - Вы ошиблись, отец! Даже врачи... в этом мире даже врачи убивают! И в таком мире... я лишь пытаюсь сказать, что собираюсь убить человека, чтобы спасти свою женщину! Это... Почему вы называете это неправильным, отец?
 

Выдохнуть это безнадёжно-печальное, чтобы сдержать слёзы, и, качая головой, уйти - почти убежать от отца, такого правильного, такого непорочного, такого настоящего доктора, каким всегда мечтал быть Хун, - а что ещё ему оставалось, молодому человеку, который убивал по приказу, потому что не было выбора, потому что превратили в бешеного пса, как он назвал себя после, и который вдруг лицом к лицу столкнулся с непоколебимой верой отца в то, что врач не убивает. А когда речь идёт о любимой девушке? Ведь Хун называет её не просто возлюбленной, "спасти свою женщину" - как много чувств в этих простых словах.

И как ясен ужас Хуна, который стоит в душе после этой операции - может, в попытке смыть с себя кровь убитого им человека, - и, глядя в зеркало, видит чудовище. И кричит, теперь уже просто кричит. Потому что не принимает, даже сейчас не принимает своего поступка. Потому что слишком хорошо усвоил заветы отца. Потому что действительно врач - даже после всего, что сотворил. Доктор-чужестранец, чужак в прогнившем мире власти и подлости, мире, где обесценилась жизнь человека - жизнь, что для идеалиста Хуна - святое. Ведь до тех пор, пока бьётся в груди пациента раненое сердце, Хун будет бороться за его биение - уже после того, как отец отдаст свою жизнь за то, чтобы сын вновь стал настоящим врачом, каким он его воспитывал. "Он принял в себя пулю, чтобы я перестал быть бешеным псом". И верность слову, который дал умирающему на его руках отцу, Хун сохранит до самого конца. И в итоге потрясёт зрителя своим подвигом... Но это уже совсем другая история.

Хочу только отметить потрясающую, бешеную игру Ли Чон Сока. Сыграл, как прожил. Сыграл одним голосом, одним взглядом.

И я ему верю. Верю его истерике в разговоре с отцом. Верю его ужасу в душевой кабине. Верю, что он смотрит в зеркало - и со страхом видит убийцу, которым стал. Верю его слезам, когда он прижимает умершего родителя к груди. Верю его сумасшедшей любви к девушке, которую искал долгих семь лет. И действительно не понимаю, к а к  у него это получается... 

Одно слово - легенда.